Антоничева М. Ю. Роман С. Соколова «Палисандрия» как завершение набоковского мифа России // Вопросы истории и теории русской литературы XX века: Материалы VIII Виноградовских чтений. Москва, филологический факультет МГПУ, 23-26 марта 2004 г. М.: МГПУ, 2004. С.119-124.

«Палисандрия» (1989) является на сегодняшний день последним опубликованным романом С. Соколова. Постмодернистское произведение, представляющее собой пародию на жанр мемуаров, одновременно (в соответствии с постмодернистской множественностью кодов) может быть рассмотрено как завершение мифа России, актуального в поэтике В. Набокова. «Миф» в данном случае понимается через переносное его значение – «вымысел».

Перед тем, как обратиться к роману «Палисандрия», стоит оговориться о том, что имеется ввиду под набоковским мифом России. Прежде всего, стоит отметить, что Набоков различает Россию – Родину (ей свойственна временная категория необратимости, — это Россия прошлого, — и, по той же причине, пространственная категория недоступности) и Советскую Россию (Ю. Левин характеризует ее пространство как «опасное» и более чуждое протагонисту, чем пространство чужбины). Под Россией в данной работе понимается хронотоп России – Родины или хронотоп «родной страны» (Бахтин).

Хронотоп «родной страны» представлен у Набокова в романах «Машенька», «Подвиг», «Дар», «Ада», а также в книге воспоминаний «Другие берега». Сформировался он уже в первом романе «Машенька»: Россия возникает здесь как воспоминание (идеальное прошлое). При этом хронотоп «родной страны» является организационным центром основных сюжетных событий романа (Бахтин). Автор совмещает в воспоминании протагониста равнозначные для обоих (автора и протагониста) категории идеального (возлюбленная, Родина) и отказ от встречи с возлюбленной прочитывается как прощание с Родиной.

С другой стороны, совмещение образов возлюбленной и Родины объясняет не-встречу героев иным способом: в романе (как в образной структуре – картина Бёклина аллюзия к потонувшей Атлантиде, так и в речи героев – «Чем вы тогда были, Алексей Иванович?»[Набоков, 1999-2000. Т.2. С.63]) актуализируется тема гибели, исчезновения прошлого, отсюда – невозможность возродить то чувство, которое герои испытывали на Родине.

Особенностью набоковского хронотопа «родной страны» становится неизменность: это идеальное пространство России начала 20 века, возвращение куда невозможно. «Громадный поток интеллигенции, составивший столь заметную часть общего Исхода из Советской России в первые годы большевистской революции, сегодня кажется скитаниями какого-то мифического племени, чьи иероглифы я извлекаю теперь из праха пустыни <…>. Этого мира больше нет», — пишет Набоков в «Предисловии к английскому переводу романа «Дар» [Набоков, 1999. С.50].

С Родиной «…связано `совершеннейшее, счастливейшее детство` и `счастливая юность` и ностальгия в собственном смысле слова смешивается с ностальгией по прошлому»[Левин, 1990. С.50]. Таким образом, двумя ключевыми категориями хронотопа «родной страны» у Набокова становятся завершенность и неизменность. В «Подвиге» хронотоп «родной страны» окончательно мифологизируется: подвигом оказывается уход протагониста в сказочное пространство. Значимым становится совмещение хронотопа «родной страны» с выдуманной героем Зоорландией: возвращение героя на родину, «…символом которой служит лесная тропинка на детской картинке» [Левин, 1990. С.60], возвращение в мечту иллюзорно, поэтому Мартын, оказавшись в пространстве идеального прошлого для всех остальных героев, а также читателя, просто исчезает («Мартын словно растворился в воздухе»[ Набоков, 1999-2000. Т.3. С.247]).

Несколько иначе реализуется хронотоп «родной страны» в «Даре», поскольку особенностью романа является то, что «…именно творчество оказывается у Федора Константиновича (Ф. К.) эквивалентом `пересечения границы`, `ухода` в Р<одину>»[Левин, 1990. С.60]. Иными словами, герой находит способ преодолеть пространственно-временную границу. И этим способом становится вымысел, основная мирообразующая категория в романе. Он, по замечанию М. Липовецкого, «…неотделим от личностной неповторимости и, следовательно, есть прямая материализация духовной свободы» [Липовецкий, 1999. С.647]героя, дающей ему возможность обрести Родину.

«Другие берега» иллюстрируют стремление писателя сохранить воспоминание о Родине в качестве своеобразного артефакта, поскольку автобиография для Набокова – это, прежде всего, художественное произведение («…она является в первую очередь литературным произведением, и то обстоятельство, что это автобиография, право же, совершенно не существенно» [Цит. по: Маликова, 2002. С.17.]).

Более того, по замечанию писателя, «…мои русские произведения, те романы, стихи и рассказы, которые я написал за эти годы, — это своего рода дань России. Я мог бы определить их как волны и зыбь на воде, вызванные потрясением от исчезновения России моего детства», «Я никогда не вернусь, по той простой причине, что вся Россия, которая мне нужна, всегда при мне: литература, язык и мое собственное русское детство» [Набоков, 1999. С.139-141].

Необычной в данном контексте предстает дальнейшая трансформация хронотопа «родной страны» в романе «Ада». Специфика его заключается в том, что автор совмещает черты России с чертами Америки и Европы, привносит фантастические элементы и, таким образом, создает некую альтернативную реальность Антитерры – пространство текста. Актуализируется и смешение времен (прошлое – настоящее – будущее). Контаминации в тексте присутствуют на уровне топографии (смешение названий городов, например: Акапульково = Акапулько + Пулково), на языковом уровне (совмещение английского, русского и французского языков), а также как контаминация примет прошлого и настоящего с элементами фантастики (например, ковром-самолетом), что формирует вневременной характер происходящего.

Если говорить о трансформации хронотопа «родной страны», то стоит отметить усиление абстрактности в образе России, что связано с тенденцией к совмещению этого образа с элементами сказочного и фантастического. Такую трансформацию можно объяснить движением писателя от модернизма, с присущими ему минимальными связями с объективной реальностью, а также нежеланием рассматривать искусство как средство познания общества и истории, к постмодернизму, с присущим ему свойством воспринимать мир как текст, пародийным модусом повествования, множественностью интертекстуальных связей и эклектизмом (в данном случае – пространственно-временным). Но однозначно постмодернистом Набокова назвать нельзя.

Автором, продолжившим набоковскую традицию, сближающимся с Набоковым в отношении к природе творчества и роли художественного слова, однако уже в рамках постмодернизма, стал С. Соколов. В одном из интервью С. Соколов сам обратил на это внимание: «…меня он интересует в первую очередь как стилист. Набоков работает с языком, как и я вижу свою основную задачу – развитие языка. А язык заключает в себе все концы и начала» [Соколов, 1989. С.66-67].

Своеобразным завершением набоковского мифа России становится «Палисандрия» С. Соколова: пародия на исторический роман, одновременно – на эротический и мемуары. Отношение Соколова к жанру мемуаров сближает его с Набоковым: «Для меня мемуары – такой же пародийный жанр, как любой роман, а никак не документ, по ним нельзя судить о реальных событиях и лицах» [Время для частных бесед, 1989. С.200]. В «Палисандрии», как и в «Аде» перед нами так называемая альтернативная реальность: черты дореволюционной России совмещены в романе с чертами Советской России, архаические элементы быта соседствуют с атрибутами 20 века, а хронотопу «родной страны» присущи набоковские категории завершенности и неизменности.

Ключевой в романе становится категория безвременья, эпохи, наступившей с момента, когда Лаврентий Берия повесился на часах Спасской башни и время остановилось. Этот эпизод является началом повествования. Безвременье в романе реализуется в трех аспектах: как остановка времени, как совмещение времен, а также как постоянное движение по кругу. При этом реализация безвременья как остановки времени является пародией на представление о конце истории, связанным с приходом советской власти (например, «Чевенгур» А. Платонова актуализирует такое представление) и, одновременно, остановка времени знаменует собой начало мифа. Или истории как повествования.

Рассматривая безвременье как совмещение времен, стоит обратить внимание на необычную форму произведения: Палисандр завершает написание мемуаров в 2044 году, замечание биографа датированы 2757 годом, пространство текста совмещает 19 и 20 века, автор проецирует свою альтернативную реальность с точки зрения читателя в будущее, а круг правительства, упоминаемый в романе, находился у власти в 50-60е годы, то есть, по отношению к опубликованному тексту – в прошлом.

Говоря о реализации безвременья как постоянного движения по кругу, стоит упомянуть лейтмотив романа – «Смерти нет!», который коррелирует с эпиграфом «Дара» В. Набокова: «Дуб – дерево. Роза – цветок. Олень – животное. Воробей – птица. Россия – наше отечество. Смерть неизбежна», несмотря на свою противоречивость, указывающим на ту же мысль. Форма круга символизирует у Соколова бесконечное движение жизни: « Затянутые в порочную круговерть инкарнаций, мы всякий раз по уходе обречены на возврат <…> потому что смерть – фикция, нонсенс, самообман, не решенье вопроса»[Соколов, 1999. С.243-244] (ср. с набоковским «смерть – это всего лишь вопрос стиля»).

Данная мысль становится ключевой для всех романов Соколова. Характеризуя роман «Между собакой и волком» Соколов говорит о том, что «…этот роман – о беспрерывности человеческого существования, его замкнутости. О нескольких, если угодно, инкарнациях одной личности. Подобно «Школе» роман связан с философией времени» [Время для частных бесед, 1989. С.198]. Исследуя поэтику «Школы для дураков», М. Липовецкий приходит к выводу о том, что «…мир, создаваемый иррациональным восприятием повествователя, подобно мифологическому универсуму, подчинен циклическим моделям – поэтому, в частности, смерть в нем не окончательна» [Липовецкий, 1995. С.186-187].

Именно остановка времени, его отсутствие сближает набоковский хронотоп «родной страны» и роман Соколова, поскольку «…сталинская культура предстает у Соколова как исторический рай, как породнение всего исторического в едином мифе» [Гройс, 1999. С.429]. Восприняв историю в постструктуралистском ключе как определенный сюжетный модус в жанровой форме романа (Уайт) С. Соколов отказался от какого-либо правдоподобия в передаче событий и истории, а обратился к пародии попыток правдоподобно передать события, поскольку, по его замечанию, «…мне всегда была смешна претензия мемуаристов на знание исторической правды в последней инстанции» [Время для частных бесед, 1989. С.199-200].

Россия в «Палисандрии», а также все ее атрибуты (топографические наименования, имена правителей, знаменитостей) перестают обозначать реальное, а становятся лишь знаками реального, то есть симулякрами, в результате чего возникает мир симулякров «…никак не соотносимых с реальностью, но воспринимаемых гораздо реальнее, чем сама реальность, — <…> мир, который основывается лишь только на самом себе» или, гиперреальность [Ильин, 2001. С.257].

Таким образом, в художественной практике Набокова хронотоп «родной страны» предстает как миф России с присущими ему чертами неизменности, завершенности и пространственно-временной дистанцированности, а также тенденцией к абстракции и привнесению элементов сказочного и фантастического за счет усиления роли вымысла. Можно сказать, что художественная практика В. Набокова ориентирована на создание мифа России. Поэтому значимым представляется сопоставление набоковского хронотопа «родной страны» с хронотопом «родной страны» в постмодернистском произведении Соколова, поскольку главным для автора становится игра с пространственно-временными характеристиками. Образ России как отражения реальности трансформируется в «Палисандрии» в культурный симулякр, и, таким образом, предстает как своеобразное завершение мифа России, так как порождает «мир, который основывается только на самом себе».

Иными словами, для Набокова миф России аксиологичен, он представляет собой систему ценностей писателя и живет в его сознании, а также в сознании читателя как завершенное прошлое. У С. Соколова миф России саморазрушается, что связано со «…специфическим видением мира как хаоса, лишенного причинно-следственных связей и ценностных ориентиров» [Ильин, 2001. С.213]. Игровой принцип, которым руководствуется С. Соколов, предполагает ироническое отношение к аксиологии. Единственным возможным способом развития и завершения мифа России в таком случае становится его саморазрушение.

1. Время для частных бесед: Интервью С. Соколова В. Ерофееву // Октябрь. 1989. №8.
2. Гройс Б. Кремлевский хронист // Соколов С. Палисандрия. Эссе. Выступления. СПб., 1999.
3. Ильин И. Постмодернизм: Словарь терминов. М., 2001.
4. Левин Ю. И. Биспациальность как инвариант поэтического мира В. Набокова // Russian Literature (Amsterdam). 1990. #XXVIII (1).
5. Липовецкий М. Поэтика «Школы для дураков» С. Соколова // Октябрь. 1995. №7.
6. Липовецкий М. Эпилог русского модернизма (Художественная философия творчества в «Даре» Набокова) // Набоков В. В.: Pro et contra: Личность и творчество В. Набокова в оценке русских и зарубежных мыслителей и исследователей: Антология. СПб., 1999. Т.1.
7. Маликова М. В. Набоков: Авто-био-графия. СПб., 2002.
8. Набоков В. В. Два интервью из сборника «Strong Opinions» // Набоков В. В.: Pro et contra: Личность и творчество В. Набокова в оценке русских и зарубежных мыслителей и исследователей: Антология. СПб., 1999. Т.1.
9. Набоков В. В. Предисловие к английскому переводу романа «Дар» // Набоков В. В.: Pro et contra: Личность и творчество В. Набокова в оценке русских и зарубежных мыслителей и исследователей: Антология. СПб., 1999. Т.1.
10. Набоков В. В. Собрание сочинений русского периода: В 5т. СПб., 1999-2000. Т. 1-5.
11. Соколов С. Интервью С. Адамову // Юность. 1989. №12.
12. Соколов С. Палисандрия. Эссе. Выступления. СПб., 1999.